А. Фадеева - Екатерина II без ретуши

Государыня занималась делами до 12 часов. После во внутренней уборной старый ее парикмахер Козлов убирал ей волосы по старинной моде с небольшими назади ушей буклями: прическа невысокая и очень простая. Потом выходила в уборную, где мы все дожидались, чтобы еще ее увидеть; и в это время общество наше прибавлялось четырьмя пожилыми девицами, которые приходили для служения государыне при туалете. Одна из них, М. С. Алексеева, подавала лед, которым государыня терла лицо, может быть, в доказательство, что она других притираний не любила; другая, А. А. Палакучи, накалывала ей на голове флёровую наколку, а две сестры Зверевы подавали ей булавки. Туалет сей продолжался не более десяти минут, в которое время государыня разговаривала с кем-нибудь из присутствовавших тут, в числе коих нередко бывал обер-шталмейстер Лев Ал[ександрович] Нарышкин, а иногда граф Ал[ександр] Сергеевич Строганов, всегдашние ее собеседники. Раскланявшись с предстоявшими господами, государыня возвращалась с камер-юнгферами в спальню, где при помощи их и Марьи Саввишны одевалась для выхода к обеду; а мы все восвояси отправлялись.

Платье государыня носила в простые дни шелковое, одним почти фасоном сшитое, который назывался тогда молдаванским; верхнее было по большей части лиловое или дикое (т. е. серого цвета) без орденов, и под ним белое; в праздники же парчовое с тремя орденами – звездами: андреевской, георгиевской и владимирской, а иногда и все ленты сих орденов на себя надевала, и малую корону; башмаки носила на каблуках не очень высоких.

Обеденный ее стол был в сие время по 2-м часу пополудни (те, которые с нею кушали, были каждый раз приглашаемы, исключая П. А. Зубова, который всегда без приглашений с государыней кушал). В будни обыкновенно приглашаемы были к столу из дам: камер-фрейлина Протасова и графиня Браницкая, а из мужчин – дежурный генерал-адъютант П. Б. Пасек, Л. А. Нарышкин, граф Строганов, два эмигранта французские, добрый граф Эстергази и черный маркиз де Ламберт; иногда вице-адмирал Рибас, генерал-губернатор польских губерний Тутолмин и, наконец, гофмаршал кн. Барятинский; в праздничные же дни, сверх сих, были званы еще и другие из военных и статских чинов, в С.-Петербурге бывших, до 4-го, а в чрезвычайные торжества до 6-го класса.

Ежедневный обед государыни не более часа продолжался. В пище была она крайне воздержанна. Никогда не завтракала и за обедом не более как от трех или четырех блюд умеренно кушала; из вин же одну рюмку рейнвейну или венгерского вина пила; и никогда не ужинала, через что до 65 лет, несмотря на трудолюбивый образ жизни, была довольно здорова и бодра. Хотя же иногда на ногах у ней и оказывалась опухоль и открывались раны, но припадки сии более служили к очищению мокрот, следовательно, и к поддерживанию ее здоровья. Уверяют, что смерть ее приключилась единственно от закрытия на ногах ран.

После обеда все гости тотчас уезжали. Государыня, оставшись одна, летом иногда почивала, но в зимнее время никогда; до вечернего же собрания слушала иногда иностранную почту, которая два раза в неделю приходила; иногда книгу читала, а иногда делала бумажные слепки с камеев, что случалось и при слушании почты, которую читали перед нею или П. А. Зубов, или гр. Морков, или Попов, который, однако ж, по худому выговору французского языка редко был для сего чтения призываем, хотя в это время всегда почти в секретарской комнате находился.

В шесть часов собирались вышеупомянутые и другие известные государыне и ею самой назначенные особы для провождения вечерних часов. В эрмитажные дни, которые обыкновенно были по четвергам, был спектакль, на который приглашаемы были многие дамы и мужчины, и после спектакля домой уезжали; в прочие же дни собрание было в покоях государыни. Она играла в рокомболь или в вист по большей части с П. А. Зубовым, Е. В. Чертковым и гр. А. С. Строгановым; также и для прочих гостей столы с картами были поставлены. В десятом часу государыня уходила во внутренние покои, гости уезжали; в одиннадцатом часу она была уже в постели, и во всех чертогах царствовала глубокая тишина.

Из записок Сегюра об общем положении дел при дворе Екатерины II:

Недели две употребил я на то, чтобы познакомиться с обыкновениями петербургского общества и с главнейшими его представителями. После того принялся я за мои служебные дела, которые на первых порах были немногочисленны и не важны. Холодность в отношениях между нашим и русским двором не давала нам никакого веса в России; всем известно было предубеждение Екатерины против версальского кабинета. Министры и царедворцы, пользовавшиеся ее милостью, были весьма холодны в обращении и разговорах со мною. Чтобы дать понятие о нашем политическом значении, достаточно будет изложить содержание инструкции, полученной мною от Верження пред моим отъездом в Россию. Министр между прочим писал:

«Составляя эту инструкцию и перечитывая инструкции, данные вашим предшественникам, я с сожалением усмотрел, что прежние распоряжения ныне не могут идти к делу. Наше сопротивление видам императрицы на Турцию совершенно изменило отношения нашего монарха к ней. До тех пор, пока граф Панин имел некоторое влияние на ум Екатерины, этот умный и миролюбивый министр умел победить в императрице недоброжелательство к Франции. В его министерство мы сблизились с Россиею и способствовали водворению согласия между ней и Турциею. Мы поддерживали столь славное для императрицы учреждение вооруженного нейтралитета. Англичане уже теряли в Петербурге прежнее влияние и опасались за ненарушимость своих торговых привилегий. Но со времени немилости и смерти графа Панина важнейшие государственные дела поручены были Потемкину; пылкий и честолюбивый князь совершенно предался англо-австрийской партии, надеясь при их содействии устранить препятствия, которые встречали виды Екатерины на Турцию. Правда, что мы союзники австрийцев. Но двадцативосьмилетний опыт доказал нам, что, несмотря на этот союз, венский двор не внушал своим представителям у других держав оставить свой старый обычай противодействовать нам. Граф Кобенцель довел этот образ действия до крайности, всячески потворствовал Англии и укрывал самые явные ее несправедливости. Наконец, несмотря на то что Екатерина оставила прусского короля, соединилась с Австриею и потому, казалось бы, должна была сблизиться и с нами, мы видим, однако, что венский и петербургский кабинеты обращаются с нами так недоброжелательно, как будто мы составили против них союз с Пруссиею. А между тем монарх наш поступил так снисходительно и, может быть, даже слишком опрометчиво, что дал свое согласие на завоевание Крыма. Но эта уступка доставила нам только холодное выражение признательности со стороны Екатерины, и мы даже не могли получить от русского кабинета вознаграждения, издавна испрашиваемого за несколько важных нанесенных нам убытков. Вот в каком положении найдете вы императрицу; опасаются, чтобы в предстоящей борьбе Голландии с Иосифом II она не приняла сторону императора. Ее вероятною целью будет действовать таким образом, чтобы, сообща с Англиею, принудить голландцев просить ее покровительства и чтобы император остался обязанным ей за ее уступки. Наконец, я уверен, что все попытки снискать нам дружественное расположение императрицы будут напрасны и что король должен будет в сношениях с нею ограничиться одним лишь строгим исполнением приличий. Впрочем, я вам советую стараться понравиться государыне и лицам, имеющим вес при дворе. Мы не имеем никакой надежды на заключение торгового договора с Россиею. Но если, противу чаяния, представятся к тому благоприятные обстоятельства, то воспользуйтесь всяким удобным случаем и постарайтесь уверить русских министров, что преимущества, данные англичанам, вредны для России, между тем как мы гораздо скромнее в наших требованиях и просим только, чтобы с нами обходились так же, как со всеми прочими промышленными странами».